НАЦИЗМ КАК ВЕРШИНА И ТУПИК ЛИБЕРАЛИЗМА

В основе либеральной политической философии лежит сортировка людей, общественных групп и этносов на господ и рабов. Однако в конечном итоге императив абсолютной свободы для господ неизбежно достигает диаметрально противоположного — тоталитаризма.  Неспособный оплодотворить общество созидательным проектом либерализм — не более чем бутафорский фильтр, порождающий в обществе иллюзию безопасности. И главная вирусная угроза, которую таит в себе либеральная благость, — нацизм.

Предвидя обвинения экспертного сообщества в кухонной конспирологии, предлагаю начать с невероятного очевидного. Именно либеральное отечественное и зарубежное сообщество в украинском кризисе занимает сторону, на которой среди дыма горящих покрышек, напалма и пороха аромат свободы сможет уловить лишь пациент с тяжёлым психиатрическим диагнозом. Чтобы не прослыть городским сумасшедшим, обвиняющим как минимум треть земного шара в неадекватном поведении и восприятии действительности, предлагаю искать логику неонацистских симпатий либерального мировоззрения вне клипового «новостного» контекста.

Либерализм как подростковая болезнь не(до)развитости

Например, в сфере уже помянутой всуе психиатрии. Один из блестящих психологов, теоретик и практик высочайшего уровня, Виктор Пономаренко, серьёзно отнёсся к моему вопросу о том, не является ли неадекватность либерального мышления поводом для принудительной диагностики.

Пономаренко — автор уникальной теории безанкетной оценки профиля личности «Методика «Семь радикалов». Некогда эта теория была известна слушателям закрытых спецслужебных учебных заведений, теперь ею активно пользуются те, кто берёт на себя ответственность за выбор адекватного задаче персонала и партнёров. Для меня авторитет Виктора подкреплён тем, что ему было доверено возглавлять экспертную группу психологов во время трагедии «Норд-Ост».

Виктор Пономаренко считает, что в случае с либеральным мировоззрением мы имеем дело с глубоким кризисом личности, обусловленным остановкой психического развития на подростковом уровне.

В период полового созревания человек входит в возраст протеста и рискованного экспериментального исследования возможностей окружающего мира. Он резко отвергает привычные представления о родителях как о заботливых гарантах существования. Для него «предки» становятся невыносимыми запретителями и менторами: «не водись с дурной компанией», «не заводи вредных привычек», «не ввязывайся в опасные приключения», «не ленись».

Юношеский негативизм в отношении всяческих «не» сопровождается отрицанием всяческих «взрослых» авторитетов и характеризуется акцентированной фиксацией на себе. Эгоцентричная картина мира, данная подростку именно в ощущениях, а не в логике, дополняется иллюзией, что поиск всё новых ощущений и есть подлинная цель существования. Помните, у Жванецкого (получается, саморазоблачительное): «Процесс — о жизнь, результат — смерть»?

Виктор Пономаренко полагает, что либерал — это не(до)развитая личность в психологическом возрасте подростка, который испытывает подсознательный ужас перед любым фиксированным результатом: таким, например, как стабильное государство с его консервативными ценностями. Но главное, он подсознательно и, следовательно, без всяких внятных аргументов отторгает лидера с харизмой результативного политика и видением чёткого стратегического сценария. Ибо результат — это… Ну, дальше вы знаете.

Туннельное мышление — смотреть и не видеть, слушать и не слышать — в возрасте принятия решений и гражданской ответственности, как любая психическая неадекватность, самоубийственно. Это многое объясняет в экзальтированной симпатии либералов к «плохой компании» активистов и лидеров украинского переворота и собственных ниспровергателей основ «кровавого путинского режима». Многое, но не всё.

Почему именно неонацизм как наиболее экстремистская и агрессивная форма протеста против инакомыслия вызывает органическую симпатию живущих «по Жванецкому»? Почему ультрабольшевик Троцкий с его перманентной революцией восторженно поддержал Гитлера в его намерении пойти войной на СССР? Конец революции — смерть? Несомненно, как нежелательная беременность «экспериментальной» подружки и необходимость примерить на себя роль и логику социального поведения ненавистных родителей. Ведь это они — кровавые фашисты, которые запрещают Мне реализовывать моё представление о свободе вплоть до крови и погрома в собственном доме.

Однако пора. Пора разобраться с базовыми определениями, чтобы без пубертатных либеральных эмоций построить адекватную систему логических координат. И не промахнуться с графиком стратегической перспективы.

Нацизм: терминология и сущность

До сих пор отечественная политология оперирует фантомными коннотациями, рассматривая пружины украинского переворота. Терминологическая база на уровне «хунты» и «бандеровцев» хороша для заголовков новостей и публицистики, но слабо эффективна как инструмент экспертного анализа и аргументации политических решений и действий высшего уровня. Я полагаю, что пусть и негативная, но всё же романтизация образа майдана — это заведомый пат в дискуссии на тему «фашист ли Бандера и какой процент бандеровцев участвует в нынешнем кровопролитии». Что мы сейчас, увы, и наблюдаем. «Бандеровцы» и «хунта» на поле западной и отечественной либеральной русофобии не работают.

Отечественное «гражданское общество» продолжает являть яркие примеры бездарных тупиковых инициатив, которые основываются на эмоциональных оценках предмета. Чего стоит желание бывшего законодателя, члена Совета Федерации Бориса Шпигеля, запретить в стране фашистскую символику! Трудно заподозрить некогда могущественного сенатора в желании попиариться на кровавой теме, но по факту согласно такой формулировке закона пришлось бы сносить ограду Летнего сада в Петербурге, рушить колонны и сбивать лепнину бесчисленных исторических зданий по всей России. Читателям уважаемого журнала «Однако» не надо объяснять разницу между итальянским фашизмом и германским нацизмом, а также римскими фасциями — вязанками хвороста с обоюдоострыми секирами — и немецким орлом со свастикой. А вот у творцов законодательства в этом очевидный пробел. И не только у них.

Не раз приходилось слышать от лиц, определяющих себя как русские националисты, и даже «православные фашисты» (?!), что осуждённые Нюрнбергом нацистские преступники Шкуро и Краснов, а также пресловутый генерал Власов — не предатели, а борцы за свободу против сталинского режима. В России свято место «нового героя» украинской свободы — палача Бандеры — пусто не будет. Только дай волю.

Чтобы не погрязнуть в заведомо безрезультатной дискуссии, надо разобраться с тем, почему современный националистический экстремизм даже без оборотной свастики или эсэсовских рун — просто в балаклаве или дорогом костюме — это всё тот же людоедский нацизм, который обошёлся человечеству в десятки миллионов жизней и чреват глобальным рецидивом.

Нацизм — это шовинизм, положенный в основу государственной политики. Вот такое, очищенное от теоретической политологической шелухи, универсальное определение создаёт смысловую и юридическую базу, которая уравнивает с гитлеровским нацизмом современные режимы в странах бывшей Советской Прибалтики, Молдавии, Грузии, политику США и НАТО в отношении России, Ирана, Китая, Афганистана, Ирака, Египта, Ливии и Сирии.

Предложенное определение онтологически связывает гитлеровскую свастику, тризуб и аббревиатуру NATO в геббельсовской логике ненависти к России как к государству второго сорта, в отношении которого «цивилизованные» нормы международного права не действуют. И если уж говорить о символах, то это определение наделяет прямым нацистским содержанием белую ленточку и термин «пятая колонна» в качестве символа отношения к собственному народу как к недочеловекам. Ведь только это оправдывает в их неосознанной логике применение к России так называемых двойных стандартов.

КАПИТАЛИЗМ КАК РЕАЛЬНОСТЬ — СОЦИАЛЬНАЯ ПРИРОДА, ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ, СОВРЕМЕННЫЙ МИРОВОЙ КРИЗИС

Либерализм как питательная среда и политический инструмент нацизма

Согласно психиатрическому определению Виктора Пономаренко, либералы в любой стране — это идеальная протестная масса против государственных устоев как зафиксированного результата. Именно поэтому современный нацизм избирает либеральный слой для взлома государственности, не угодной своему миропорядку. Несомненно, с одной стороны, в психологической логике пубертатного возраста это — совращение. Но в реальной жизни и политике речь идёт не о детях, а о взрослых, способных орудовать битой или оперировать словом или капиталом и при этом эгоцентрически требующих к себе серьёзного отношения. А уж коли так, то следует серьёзно отнестись к корням либерального мышления.

Очевидно, что здесь не прощупывается прямая социологическая связь с социальным, имущественным, возрастным, образовательным, интеллектуальным и прочими статусами. В любой страте сейчас стал очевиден консервативно-либеральный разлом. Отношение к украинским событиям разрушает многолетние дружеские связи и даже родственные отношения. И если глубинная причина находится вне поля стандартной социологии, то где её искать, как не в некоем личностном архетипе?

Мне представляется интересным в этом ключе препарировать архетип известного своей белоленточной активностью и соответствующим «майданным» мышлением небезызвестного музыкального критика Артемия Троицкого. Казалось бы, успешный известный шоумен, брендовая личность, как сейчас принято говорить. Что-то не в порядке с анамнезом? Возможно. Как вообще получилось, что человек, не взявший за свою жизнь ни одной ноты, оказался гуру, навязывающим аудитории своё представление о «прекрасном»?

Звезда Троцкого взошла в эпоху барьера, который советское руководство выстроило перед западной масскультурой. Барьер был чисто умозрительный, особенно для тех, кто, доблестно отстаивая интересы СССР на международной арене, дома превращался в элиту по признаку доступа к тем самым западным ценностям. В их дипломатическом багаже беспрепятственно преодолевали железный занавес иностранные каталоги ширпотреба и музыкальные журналы. Имеющие доступ к этим предметам вожделения ничем не отличались от банальных фарцовщиков, а зачастую просто являлись частью этой нелегальной системы. Большинство из них поместило себя в виртуальную матрицу «с умилением взирающих на заграничные наклейки и едящих русское сало».

Возможно, эта иллюзия «настоящей жизни» и стала тем блоком, который останавливал личностное развитие на уровне подростковой игры в «я как бы на Западе». Но именно в этой среде, родившей презрительный термин «совок» и испытывающей фанаберию ко всему отечественному как к неполноценному, Троицкий выделился по-особому. Его хлёсткие статьи о зарубежной музыке в молодёжной периодике отличались «несовковым стилем», хотя и были политкорректны. Лишь немногие, имевшие возможность читать западную периодику, с удивлением обнаруживали подозрительную схожесть его текстов с заграничными оригиналами.

Эпоха снятия запретов лишила целый слой троицких не только элитарного статуса «обладателей доступа», но и заставила взглянуть в нелицеприятное зеркало собственной профнепригодности. И вполне логично, что такая псевдоэлита пошла по пути Кисы Воробьянинова: повода нет, а высокомерие осталось. Как и рефлекс, соответственно, относиться к стране, которая их не устраивает. И совершить спасительное психологическое бегство в элитарное детство, продолжая игру «я как бы на Западе». Но в отличие от послереволюционной наследной аристократии с обтрёпанными локтями, эти мещане во дворянстве быстро смекнули, что игру можно безопасно и выгодно сделать профессией. И вновь обрести материальное и моральное подтверждение своей исключительности.

Новое время — новые игры в исключительность, лишённые реальной основы и по определению выводящие участника за поле адекватности. Офисный планктон объявляет себя креативным классом, по сути, ничего не создавая, и считает себя поборником свободы, находясь в жёсткой тоталитарной корпоративной иерархии.

Оба поколения роднят не только негатив по отношению к остальным в «этой стране», но и специфическое либеральное представление о свободе. Напомню сакраментальное: «моя свобода заканчивается там, где начинается твоя». Если вдуматься, это очень рифмуется с мнением о либерализме как ювенальном психиатрическом комплексе. Ведь начало «твоей свободы» надо ощутить экспериментальным путём: можно попробовать с первых минут знакомства приступить к недвусмысленному действию в отношении особи противоположного пола или метнуть камень в представителя власти. Ведь процесс — это жизнь.

А тоталитарному режиму эта свобода не нравится. Он придумывает свои драконовские законы и требует их соблюдения («предки достали»). Их норма — это навязанный сверху результат, это отсутствие новых вариантов получать острые ощущения. Это — смерть. А кто подчиняется — тот быдло и раб. Человек второго сорта. А то, что либеральное представление о свободе на стыке границ личных амбиций по определению в условиях слабого государства чревато войной всех против всех, обладателей инфантильного представления о мире не волнует. Кто-то против? Старшие мальчики из соседней подворотни нам помогут!

А режим потому «кровавый» и «фашистский», что защищает защитников своей свободы. Но не только поэтому. И великовозрастному либералу, и прыщавой недоросли как ущербной личности требуется внешний виноватый для компенсации собственных скрытых или явных комплексов личностной несостоятельности.

И здесь, как бы прискорбно это ни звучало для либеральных интеллектуалов, им следует увидеть своё отражение в среднестатистическом спортивном фанате, человеке антиспортивного пивного поведения, считающего себя специалистом более компетентным, чем футбольный комментатор, и обретающего элитарный статус относительно «остальных» недочеловеков в виртуальном идеале. (Я что-то сказал о Троицком? Или Макаревиче? Наверное, вырвалось из глубин подсознания.)

А вот тут мы подходим к главному элементу культурного кода либерала, который сливает его с нацизмом в бинарный заряд.

ВТОРОЙ КОНТУР ВЛАСТИ НА ЗАПАДЕ И КАПИТАЛИЗМ

Начну издалека, с 1968 года. Известно, что события Пражской весны начинались с активнейшей информационной агрессии Запада. Подконтрольные ЦРУ СМИ в соседних с Чехословакией Германии и Австрии вели круглосуточную обработку населения ЧССР. Но до сих пор обращается мало внимания на их основную целевую группу — спортивных болельщиков. Разработчики технологии площадного протеста вычислили их как организованную, структурированную, иерархически управляемую массу, привыкшую действовать за гранью закона. И главное, привыкшую видеть в спортивном сопернике и его фанатах смертельных врагов. И пускать в ход коллективную агрессию, не заботясь о том, что она не влияет на цифры табло. Первыми ласточками «демократической революции» на Вацлавской площади в Праге с акциями протеста выступили болельщики чехословацкой хоккейной сборной, «внезапно» возмутившиеся регулярными поражениями своих кумиров от советской команды. В международных матчах внутренние противоречия между болельщиками домашнего первенства слились в общей ненависти к стране обидчика.

Ничем не напоминает киевский Майдан и одесский погром? И там и в других городах Украины фанаты объединяются с экстремистами, журналистами, финансистами и становятся политическим инструментом нацизма как политики государственного шовинизма.

Закономерное обращение в противоположность

В основе этого единства либералов, экстремистов и лидеров экономической гонки — чёткое разделение на себя (сектор самых правых, успешных, исключительных индивидуумов) и на «них» (безликую второсортную массу, «пипл, который схавает», «лузеров», бестолковых бесправных рабов). «Русские, поддерживающие Путина, «донецкие», не принимающие идеалов майданного переворота, — рабы», — вторит Гитлеру, нынешним экстремистам и олигархам либеральная общественность. Не случайно отечественные либералы оказываются в своих симпатиях на стороне майданного переворота. И дело не только в соответствующих целевых грантах. Мне известно, что один популярный деятель отечественного шоу-бизнеса отказался участвовать в нашумевшей антипутинской «миротворческой» пиар-акции, несмотря на солидный гонорар, со словами: «Родина стоит дороже». С другой стороны, тех, кто на это пошёл, трудно причислить к остро нуждающимся. Первопричина глубже финансовой мотивации — в либеральном культурном коде.

Сортировка людей, общественных групп и этносов на господ и рабов лежит в основе политической философии либеральной экономики. Ибо двигателем либерального развития является её величество конкуренция. Обратной стороной победы одного является поражение другого. Обслуживающая политическая система на иных принципах существовать не может по определению. И обрекает себя на саморазрушение, поскольку либеральная модель «моя свобода заканчивается там, где начинается твоя» входит в противоречие с идеалом безграничной свободы. Расширить границы царства свободы можно только за счёт ущемления прав тех, кого назначат второсортными. По понятным причинам рабская масса не очень-то смиряется со своей второсортностью. И тогда либерализм прибегает к стандартному средству: наделяет группу «дрожащих тварей» правом избранных. Расчёт прост: снабдить их идейным и боевым оружием и указать на виновного во всех бедах. Так, по сути, политический либерализм загоняет себя в логический тупик во имя идеала абсолютной свободы. Во имя него конкурентный принцип развития неизбежно потребует диаметрально противоположного — тоталитаризма.

Такой вот политический тупик: от чего бежали, в то и уткнулись. В упор не замечая, что кто-то из «рабов» иначе реализует свою свободу выбора.